Петр Ефимович Шалимов

Вспоминает Юрий Сафронов...

Этот ансамбль был уникальным музыкальным коллективом, строившим свою деятельность, как и остальные кружки, на основе самодеятельности, с уникальными инструментами, замечательными музыкантами, сложившимися традициями и, главное, - выдающимся руководителем - П. Е. Шалимовым
Моя первая встреча с этим коллективом произошла таким образом. Решив заняться музыкой, я решил попробовать себя в игре на гуслях. Такое решение пришло совершенно неожиданно – просто узнал о наборе в коллектив, и пришел себя попробовать… Шалимов сразу начал форсировать события: спросил, знаю ли я ноты, затем стал объяснять назначение инструмента, как правильно его держать на коленях (оказалось, что держать инструмент нужно вертикально и что на нём не 6 струн, а в несколько раз больше); как располагать пальцы левой руки на струнах и как работать медиатором. Не прошло и часа, как он вдруг заявил: - Сегодня концерт, пойдешь с нами!
Мое изумление не произвело на него никакого действия. Он разъяснил, что «на этот раз» от меня много не потребуется – он посадит меня на сцене на задний ряд и я должен буду делать вид, что играю… Мало того, он дал мне в руки какой-то музыкальный инструмент, в виде небольшого треугольника, сделанного из металла и подвешенного на бечёвке (название не помню) и металлическую палочку, которой я должен был, по условному сигналу, предварительно поставив гусли на пол, ударять в такт мелодии, и таким образом украшать в нужное время и в нужном месте исполняемое произведение… Мы немного потренировались, и Шалимов решил, что у меня должно получиться. Я сильно нервничал, но возражать не стал, тем более, это было совершенно бесполезно – Шалимов совершенно не терпел возражений, и мне пришлось сдаться.
Мне выдали яркую шелковую рубаху, кушак, штаны и сапоги, а женщинам на голову выдали ещё и кокошники, после чего нас повели за сцену. Концерт уже шел, наш номер был последним и должен был, по обыкновению, стать «гвоздем программы». Скоро начнется – со страхом думал я… Пока конферансье за занавесом развлекал публику чтением басни, из которой я запомнил лишь концовку: - И дали премию... медведю. А вы что думали, – пчеле?, Шалимов стал нас рассаживать по местам, причем делал он это с применением ненормативной лексики и довольно громко. Как мне объяснили после, это у него вошло в привычку, что не раз подтверждалось и в дальнейшем… Дали занавес.
Публика (был полный зал), - пришла в восторг, увидев столь красочное зрелище. Но это был пока некий «аванс», который требовалось ещё «отработать»… Зал затих; полилась чудная мелодия. Я старался вовсю, изображая из себя опытного гусляра… В нужное время в дело вступали ложечники, – высшим шиком было, достав из-за голенища деревянные ложки, отбить в такт мелодию, и при этом чтобы хотя бы одна из ложек сломалась; тогда выхватывалась из- за голенища запасная ложка и игра продолжалась (ложки, кстати, покупались на колхозном рынке). В нужном месте в дело вступали рожечники, и происходило это так: сам Шалимов и сидящий с ним рядом опытный гусляр по условному сигналу ставили на пол свои гусли и подносили к губам рожки. Поначалу звук казался довольно резким, но спустя некоторое время ухо привыкало к звуку и постепенно, поневоле, возникали ассоциации с игрой пастушка на русском лугу, мирно пасущееся стадо, вообще возникало мирное, успокаивающее настроение, - было ощущение какого-то терапевтического воздействия на слушателя.
Но вот Шалимов подал мне условный сигнал, - кивком головы. С трепетом и мыслью "как бы не подкачать" я поставил гусли возле стула и взял в руки музыкальный «треугольничек»… Удивительно, но я все сделал «как надо», и удостоился похвалы от самого Шалимова. Более того, когда после бурных и продолжительных аплодисментов мы уходили к себе наверх, на лестнице меня поджидали сразу две(!) молоденькие почитательницы, сделавшие мне комплимент в том смысле, что как я хорошо играю. Таким и запомнился мне мой первый концерт, моя первая встреча с замечательным руководителем коллектива и оригинальным человеком, - П. Е. Шалимовым.
Однажды Пётр Ефимович прервал наши занятия и пригласил нас в соседний небольшой зал, объяснив, что там будет петь ученик народного артиста СССР Николая Константиновича Печковского, и нужно наше присутствие в качестве зрителей и поддержки... Ученик Печковского, как мне помнится, представлял собой высокого, краснощёкого, плотного сложения молодого человека. Он не был профессиональным певцом, немного стеснялся, но старался держаться непринужденно; видимо, он «подавал надежды» и поэтому его сильно протежировал Печковский. Но сначала несколько слов о самом Печковском (1896-1966).
Н. К. Печковский был всесоюзной знаменитостью. До Великой Отечественной войны было три равновеликих знаменитости: Лемешев, Козловский и Печковский. Печковскому не повезло; как известно, находясь в зоне немецкой оккупации, он давал для немцев концерты, что, естественно, рассматривалось в то время властями как государственная измена.
В 1980-х годах мне рассказывал один человек (назовем его Львом К.) отбывавший срок в одном лагере с Печковским (кажется, в «Камышлаге») такую историю. Однажды, придя по делам к лагерному начальству, он застал там весьма живописную картину: вокруг стола, заставленного бутылками и закусками, сидело лагерное начальство и их гости; дым стоял «коромыслом», а Печковский исполнял для них какую-то арию.
По воспоминаниям же известного историка Л. Н. Гумилева отбывавшего наказание в том же лагере, однажды он слышал, как солдат-охранник (вертухай) кричал по направлению к бараку, в котором Печковский тренировал свой голос и заливался «соловьём», что он его пристрелит, если тот не прекратит «вопить». Да и остальным заключенным, по словам Гумилёва, его пение особой радости в то время не доставляло, - было не до того...
После своего освобождения в 1954 г. Печковский на большую сцену не допускался, но ему разрешили руководить любительской музыкальной студией. Ему пришлось довольствоваться, как я видел это своими глазами, чтобы его фамилия была начертана огромными буквами на огромной афише, при входе в дом культуры им. Цюрупы, примерно с таким текстом: «Такого то числа состоится выступление… под руководством народного артиста СССР Н. К. Печковского».
Но вернёмся в зал. Нас предупредили, что будет идти запись на магнитофон и чтобы мы вели себя соответственно, ведь запись предназначалась для прослушивания чуть ли не в Мариинке, куда Печковский намеревался устроить своего протеже. Певец начал петь и очень тонким, никак не соответствующим его комплекции голосом исполнял разные песни, из которых я запомнил: «Кольцо души девицы я в море уронил». Кажется, исполнил неплохо, и удостоился наших аплодисментов, а с учётом предупреждения о ведущейся магнитофонной записи, и наших криков «браво» и «бис» все прошло «как надо», и мы вернулись к своим обычным занятиям – обучаться искусству игры на гуслях.
Шалимов обычно дирижировал обеими руками, чутко прислушиваясь к фальши и часто провинившемуся исполнителю доставалось от него «по полной». При этом он успевал наблюдать и за руками исполнителей. Мне, как начинающему, часто доставалось: Шалимов, заметив однажды, что я нарушил расположение пальцев на струнах – я двигал не всеми пятью пальцами, а, растерявшись, приподнял один палец, освободив тем струну для извлечения звука медиатором, - обругал меня всякими нехорошими словами и добавил: - Так делает кобель: поднимет ногу и пос..ыт. И ты так же? Странно, но я на него не обижался, – ведь он в описываемое время был маэстро с 40-летним стажем. Во всяком случае, так он говорил сам, то же подтверждал и учившийся у него игре на гуслях в начале 1930-х годов Олег Александрович Ротач - сын выдающегося ленинградского архитектора-реставратора А. Л. Ротача.
Примерно через неделю произошла интересная сцена. Пока Шалимов руководил нашими репетициями, в коридоре раздался какой-то непривычный шум. Естественно, что мы вышли посмотреть, что случилось, а Печковский словно бы ожидал наплыва «публики» и приготовился к «настоящему» выступлению. Мы увидали сцену, которая до сих пор, спустя полвека, стоит перед моими глазами: Печковский грузный, вальяжный, с барскими манерами, с постоянным подергиванием вверх-вниз нижней челюстью (словно что-то жуя) «отчитывал» заведующую художественным сектором такими словами: «Да как вы посмели заставить моего ученика (он назвал его имя) петь «чижика-пыжика»! Да кто вы такая! Да знаете ли вы, что я - Печковский, что меня вся страна знает» и т. д. в том же роде. Поневоле вспомнилась сцена из знаменитого фильма «Чапаев», где Василий Иванович отчитывал комиссара Фурманова примерно такими же словами: «Да кто ты такой… Да ты пойми, я – Ч а п а е в!!!...». Бедная заведующая, моложавая симпатичная женщина, зная повадки Печковского, не возражала, а молчаливо стояла, изображая покорность, потупив взор и дала артисту вволю над собой натешиться, а заодно и потешить самолюбие, которое у артистов такого калибра является почти обязательным свойством характера. Да оно и понятно, как-никак, а Печковский – это была всесоюзная знаменитость! Печковский при этом, безусловно театрализованном действе, как мне тогда казалось, занимал в коридоре очень много места, - почти все пространство вокруг себя. Я даже прикинул, что, пожалуй, небольшого роста и не очень худой комплекции Шалимов, как раз составлял половину объёма, занимаемого Печковским. Такова была монументальность фигуры народного артиста, таково было обаяние этой необыкновенной личности. Остаётся сожалеть, что в то время в Доме культуры не нашлось скульптора или художника, чтобы запечатлеть для истории облик всеми любимого артиста. Насладившись зрелищем, мы вернулись к занятиям и еще долго обсуждали этот случай. Шалимов иногда слегка подтрунивал как над заведующей, так и над творческой братией вообще. Но характер и у самого Шалимова мягко говоря, был не простой… Однажды Пётр Ефимович пришёл ко мне на дом и предупредил, что на днях предстоит выездной концерт в г. Сланцы в связи с приближающимся Днём Победы в Великой Отечественной войне. Мне нужно было обязательно участвовать. Кроме ансамбля гусляров в специально поданном автобусе ехали и другие коллективы, народу было много. Прибыли в Сланцы во время, нас уже ждали. Как и всегда, мы выступали последними и, опять же, как всегда встречаемы были аплодисментами. Все волновались, и на этот раз была дополнительная причина. Дело в том, что совсем недавно Шалимову устроили очередной «разнос» в партийных верхах за... организацию грандиозной пьянки, которой закончился один из выездных концертов. По слухам, Шалимов «чуть-чуть принял» ещё до концерта, и в таком состоянии, когда нужно было поставить гусли и взять в руки рожок, гусли поставить на пол он смог, а вот с рожком случился конфуз: Пётр Ефимович стал шарить рукой позади себя и смахнул рожок на пол, стал пытаться его поднимать и... В общем, вышло нехорошо. На этот раз, в Сланцах, всё прошло на высоком уровне, без эксцессов, все были довольны и веселы. На радостях (чего греха таить) мужчины скинулись по рублику...
На обратном пути в Ленинград это выразилось в небольшом приключении: во время остановки возле озера один гусляр решил искупаться, хотя в озере ещё плавали небольшие льдины, но ничего страшного не произошло, и он даже не простудился. Должен добавить, что я сам никогда не видел Шалимова в ненадлежащем виде. Он всегда старался выглядеть интеллигентно, носил галстук, одевался в костюм, хотя и не новый. Ходил слегка вразвалку. К отрицательным свойствам его характера можно отнести чрезвычайную вспыльчивость, несдержанность в выражениях, привычку говорить то, что в данный момент было у него на уме. Помню, как он ответил кому-то из начальства, что если бы он работал только в одном Доме культуры имени Цюрупы, то он «был бы без штанов». Причём эту фразу он повторил начальнику несколько раз, поскольку тот укорял его за совместительство, - Шалимов вёл аналогичный ансамбль в ДК имени Первой Пятилетки (кажется).
Кроме того, Шалимов был «ревнив», но не к женщине, а к другим коллективам. Так, когда конкурирующий ансамбль гусляров (кажется из ДК им. К.Маркса) завоевал первое место в каком-то смотре-конкурсе, то Шалимов был очень расстроен. Он полагал, что против него ведутся интриги, и ансамбль в этом плане страдает незаслуженно; тем более, что занявшие первые места могли рассчитывать на поездку за границу. Шалимов вспоминал об одной такой поездке, что один чех после выступления подарил ему какой-то сувенир с надписью в том духе, что, мол, спасибо русским, освободившим Чехию от фашизма. Коллектив гусляров Шалимов любил, а гусли, как мне кажется, для него были чем-то вроде фетиша.
Как-то Шалимов едва ли не силком затащил к нам «для отчёта» заместителя Дома культуры по АХЧ. Нужно было, чтобы он «перед народом» объяснил, почему столько лет обещаемые новые костюмы для гусляров не приобретаются. Шалимов нервничал, шумел, требовал. Выступали «аксакалы», заранее настроенные наступательно. Конечно же, обещания были снова даны, но были ли они исполнены - я не знаю. Повышенную нервную возбудимость Шалимов лечил с помощью гомеопатии. Иногда это выглядело довольно комично. Как известно, при таком лечении нужно регулярно, систематически, через довольно частые промежутки времени принимать лекарства, упакованные в мелкие горошки. Жена Шалимова, - а она тоже играла на гуслях, старалась напоминать своему супругу – пора принимать лекарства. Часто момент был совсем не подходящий, и Шалимов лишний раз раздражался. Когда же момент был подходящим, то он доставал нужную бутылочку – важно было не перепутать, так как принимать лекарства нужно попеременно из разных бутылочек, и начинал отсчитывать горошины, - один, два, три… Часто на ладонь сыпалось горошин больше, чем требовалось и это снова сердило Шалимова. Нас это забавляло.
Вообще, жена Петра Ефимовича была для некоторых «заступницей». Приведу один пример. Член коллектива (не помню его имени, баянист) провинился. Его вина состояла в том, что он на какое-то важное выступление пришел сильно навеселе... Шалимов собрал коллектив и объявил, что он его отчисляет из ансамбля, но, видимо, он хотел его просто напугать, поскольку потребовал объяснить коллективу, как это он мог себе позволить такое безобразие. В ответ мы все услышали оправдание, что он выпил, якобы, чуть-чуть, пока ехал в трамвае по жаре его развезло, и вообще, он очень страдает и переживает, и если его исключат, то он пропадет, поскольку без коллектива жить не может и т.д. в том же духе... Он знал, чем можно взять Шалимова, а именно словами, что «без коллектива он пропадёт». Начали обсуждать, и в конце слово взяла жена Шалимова. Она пожурила виновного, что, мол, этот случай не первый, что подвёл коллектив и т.д. А потом она чуть всё не испортила, заявив, что если всех исключать, то в ансамбле никого не останется, и так численность падает, молодёжь не идёт, и проч. и проч.
Шалимов взвился и переключился на жену. Потом он снова переключился на виновного да пожалуй, что и на остальных. Шалимов кричал: - у вас нет чувства такта…. Если я с вами когда-то выпил, то это не значит, что можно сесть мне на шею, что можно это постоянно эксплуатировать... Кончилось всё, конечно же, «последним» предупреждением; Шалимов по настоянию жены, принял свои гомеопатические «горошки» и мы продолжили репетиции. Нужно отметить одну особенность - Шалимов был очень отходчив и не злопамятен. Хорошие черты!
Коллектив действительно испытывал в то время трудности с численностью – гусли были не в «моде», силу набирала гитара. Но были и такие случаи. Помню, что в ансамбль гусляров вернулся после длительного перерыва гусляр с фамилией - Сабир (возможно Сабиров); когда-то давно он играл у Шалимова, и быстро восстановил своё мастерство. На «большие», массовые мероприятия ансамбль гусляров под руководством П. Е. Шалимова, как правило, приглашался. Помню, как однажды пришлось выступать в помещении Зимнего стадиона. Перед выступлением был такой казус: в комнате, в которой нас разместили, было грязно, повсюду были накиданы какие-то бумаги, тряпки, мусор, - короче, тут уже кто-то был до нас. Шалимов пошёл узнавать, кто же так постарался, и вскоре вернулся весёлый. Оказалось, что тут размещались «сёстры Фёдоровы». Может быть, это была шутка, может быть и действительно «факт имел место» и знаменитый ансамбль немножко «наследил». Нам было весело ещё и потому, что Шалимов нас рассмешил таким оборотом: вам, мол, повезло, - носить гусли не тяжело, а посмотрите на арфистку (он показал на щупленькую девушку). Ей постоянно нужны помощники и для этого она везде таскает свою маменьку, чтобы она упрашивала кого-либо поднести из автобуса инструмент.
Однажды к нам заглянул Локшин. Он был уже профессионалом, известным в музыкальных кругах изобретателем нового инструмента, получившего название «гусли Локшина»… В своё время в каком-то специальном журнале была даже напечатана статья под названием «Новые гусли Локшина». По внешнему виду никак нельзя было распознать в нём мастера; так часто бывает.
Локшин много концертировал, бывал и за границей – там такую музыку любят. Разумеется, Локшин по нашей просьбе играл на гуслях, демонстрируя своё выдающееся мастерство. Да, подумал тогда я, - никогда мне так не сыграть, как бы я не старался. Шалимов, кстати, очень гордился этим своим учеником и часто ставил нам его в пример. Гордился Пётр Ефимович и другими своими учениками и ученицами. Так, он с радостью и восхищением говорил нам о песне, сочинённой одной его бывшей ученицей. Ученица эта была простой работницей, и это особенно подчеркивал Шалимов. Эта песня (кажется, что-то про колечко) была принята официально, т.е., как я понимаю, была где-то зарегистрирована соответствующим образом; мы даже разучивали мелодию этой песни на гуслях.
В заключении можно сказать, что Пётр Ефимович Шалимов по праву может считаться одной из тех личностей, которые оставили заметный след в развитии искусства игры на гуслях, воспитали множество учеников и, что не менее важно, оставили о себе добрую память. Петр Ефимович, спасибо, что Вы с нами были!